Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны - Кэтрин Грейс Кац

с Анной отпускал на счёт Гопкинса весьма нелестные замечания. В частности, он резко критиковал его за вольности в интервью о предстоящей, по слухам, конференции лидеров трёх союзников{226}. Гопкинс, обещавший, что в прессу ничего не попадет, заявил в Риме, если верить газетам, что «и сам некогда был твердым сторонником правила “вот победим в войне, тогда и разберемся”, <…> но теперь убеждён, что проблемы последующего сохранения мира не терпят отлагательства и должны решаться ещё до завершения войны»{227}. Не понравилось Рузвельту и то, что Гопкинс дословно передал ему брюзгливую реплику Черчилля по поводу выбора места конференции: «Даже десять лет потратив на поиски, мы бы во всём мире худшего места, чем Ялта, не нашли»{228}.

Так что это и к лучшему, что в тот первый вечер здоровье не позволило Гопкинсу присоединиться к устроенному Рузвельтом в Ливадийском дворце ужину. Тем более что советник был явно не в духе – и теперь обрушил на Анну поток жалоб и претензий, адресованных её отцу. «Рузвельт должен утром первым делом увидеться с Черчиллем!» – настаивал он. Да, у Рузвельта могли быть причины уклониться от обмена мнениями с премьер-министром на Мальте, но Рузвельт и Черчилль должны выработать некоторые «предварительные договорённости», прежде чем кто-либо из них встретится со Сталиным. Это «категорический императив»! В противном случае и британцы, и американцы сами себе и друг другу уготовят крупные неприятности{229}.

Гопкинс по-прежнему пользовался в Вашингтоне непререкаемым авторитетом, к его голосу прислушивались, но на Анну он повлиять не мог. Врождённой самоуверенностью она, конечно, похвастаться не могла, но сумела выработать умение стоять на своём. В детстве Анне часто доводилось оказываться в самом центре борьбы за власть между матерью и бабушкой Сарой Делано Рузвельт. Материнство давалось Элеоноре нелегко, и Сара часто критиковала её за то, как она растит своих детей. Бывало, бабушка прямо заявляла Джеймсу, брату Анны: «Твоя мать тебя родила – и всё, а в остальном я тебе больше мать, чем она»{230}. Позже, когда Элеонора активно занялась политикой, Сара принялась провоцировать в её детях ревность. Так Анна и взрослела под регулярные напоминания бабушки, что мать её совсем забросила и предпочитает проводить время с какими-то политиками, а не с нею. Но лишь к шестнадцати годам Анна осознала по-настоящему, что ей нужно самой стоять за себя, иначе она так и останется навсегда бабушкиным «футбольным мячом»{231}. Обретённая тогда Анной уверенность в себе теперь пришлась как нельзя кстати. Будучи скорее раздражена, нежели задета за живое гневной тирадой Гопкинса, она выдвинула ему ровно тот же контраргумент, который её отец весь прошлый месяц предъявлял Черчиллю.

– А вам не кажется, – спросила она Гопкинса, – что подобная встреча вызовет волну недоверия к нам со стороны наших русских братьев?

Гопкинс от этого её довода буквально отмахнулся.

– В таком случае, – подсказала она, – почему бы вам не встретиться с Эдом Стеттиниусом и его британским коллегой Энтони Иденом? Вы бы, как опытные дипломаты, обсудили и согласовали втроём общую стратегию, а затем доложили о ней Рузвельту и Черчиллю. Уверена, что этого будет достаточно.

От этого её предложения Гопкинс отказался в самой категорической форме. Кулуарного обсуждения между министрами иностранных дел будет недостаточно. Нужно сделать так, чтобы хотя бы просто встретились и поговорили именно главы двух государств.

Анна даже самой себе не хотела признаться, почему она столь ревностно помогает отцу избежать утренней встречи с премьер-министром. Ведь Гопкинс, по-собачьи преданный делу, попросту не примет элементарнейшего довода, что общение с Черчиллем слишком изматывает{232}.

Однако отказ Анны сообщать отцу о настояниях Гопкинса был продиктован ещё одним практическим соображением. Круг претендентов на роль преемника Гопкинса в роли ближайшего конфидента президента отнюдь не ограничивался деятелями типа Лехи, Бирнса и Моргентау. Тёмной лошадкой в гонке за этим заветным призом была сама Анна. Как раз в дни переезда Гопкинса из Белого дома в Джорджтаун, а именно 21 декабря 1943 года, Анна с детьми прибыли из Сиэтла в семейное гнездо Рузвельтов в Гайд-Парке на четырёхнедельные рождественские каникулы. И все четыре недели Анна обволакивала отца вниманием и заботой, и мало-помалу начала заполнять пустоту, образовавшуюся в его жизни с уходом Гопкинса. Рузвельт был в восторге: рядом с ним снова появился человек, который хочет просто сидеть при нём, беседовать с ним и следить за тем, чтобы ему было комфортно во всех отношениях. В итоге он предложил Анне продлить её отпуск. Месяц минул, а Анна осталась, а затем переехала в Белый дом вместе с возвращающимся к делам президентом и заняла там спальню Линкольна – те самые апартаменты, где долгие годы хозяйничал Гопкинс. Ирония судьбы: когда Анне было пятнадцать лет и её отца разбил паралич, в их манхэттенский дом перебрался главный в ту пору политический стратег отца Луис Хоу[17]. Тогда Франклин с Элеонорой отдали ему спальню Анны, а саму её выпроводили в тесную спаленку на задворках четвёртого этажа, ранее предназначавшуюся для прислуги. Хоу почти десять лет как умер, но Анна наконец-таки ему отомстила сполна, пусть и посмертно. Слишком уж часто коллеги отца по политике вытесняли Анну с её законного места. К марту стало окончательно ясно, что в Сиэтл она не вернется{233}.

На протяжении всего 1944 года влияние Анны на отца и в Белом доме неуклонно росло, в то время как фигура Гопкинса всё больше оттеснялась на обочину. После его возвращения с послеоперационной реабилитации отношения между Анной и Гопкинсом были крайне натянутыми. Анна, по мнению Гопкинса, излишне опекала и оберегала отца{234}. Гопкинс же, как быстро заприметила Анна, вызывал у Рузвельта раздражение регулярными нарушениями данных обещаний, а кроме того, если верить её безжалостному вердикту, сам себе нажил неприятности, поскольку недостаточно следил за собственным здоровьем{235}. Также она подозревала Гопкинса в нелояльности отцу: слишком уж близкая и искренняя дружба связала Гопкинса с Черчиллем за время войны в результате его регулярных визитов в Лондон. Также Анна имела основания полагать, что Гарри Гопкинс всерьёз рассматривал вариант «дезертирства» из штаба Рузвельта, чтобы самому баллотироваться в президенты в 1940 году{236}. При подготовке американской делегации к отбытию в Ялту достоянием широкой публики, а не только узкого круга приближенных Франклина Д. Рузвельта, стала масса наглядных свидетельств стремительного возвышения Анны за счёт Гопкинса. Буквально накануне инаугурации Рузвельта на четвертый срок[18] скандальный журналист и радиокомментатор Дрю Пирсон, любивший и умевший занять публику полосканием грязного белья вашингтонской элиты, писал в своей тиражируемой по всей стране колонке «Вашингтонская карусель», что «ближайшим к президенту лицом на пороге его четвертого срока является уже не Гарри Гопкинс, <…> а его привлекательная, жизнерадостная дочь Анна Бёттигер. <…> На поверку она оказалась не только хозяйкой дома, но и ближайшей поверенной, другом и советником своего отца. Анна прибрала к рукам и контроль над личными аудиенциями отца, и просмотр конфиденциальных отчётов о важных политических делах. Теперь даже в ходе бесед в своём официальном кабинете президент частенько связывается по внутреннему телефону с проживающей в его резиденции дочерью, <…> справляясь, как обстоят дела с решением того или иного вопроса»{237}. Иными словами, если раньше у Рузвельта всё шло через Гопкинса, то теперь самому Гопкинсу, почти десять лет пользовавшемуся правом неограниченного доступа к телу президента, приходилось пробиваться через Анну.

Лишившись вслед за остатками здоровья ещё и политического веса, Гопкинс решил, что с него хватит, – и принялся теперь вымещать